Проклятие белой Америки

Сон разума рождает чудовищ.
Франсиско Гойя
Суеверие - религия слабых умов.
Эдмунд Берк


Как известно, первыми Америку начали осваивать испанцы; потом их сменили жители Западной Европы. Быть может, эти крепкие бородатые голландцы и англичане, со своими коренастыми выносливыми женами, не строили столь огромных планов, как закованные в сталь идальго XVI века, искавшие золотой город Эльдорадо и мечтавшие воссесть вице-королями новооткрытых стран.
Новые поселенцы Америки, в большинстве случаев, мечтали только о собственном доме и саде, о добром куске пашни... Но ведь и происхождение у колонистов XVII столетия было иным, и не стояли за их спиной монархи, снаряжавшие флот для конкистадоров во имя расширения своей заморской империи. Многие тогда стремились за океан, чтоб одолеть неотвязную нужду: крестьяне слышали о плодородных землях, раскинувшихся, насколько видит глаз, и еще не разделенных межами; ремесленники - о только что заложенных городах, о гаванях, где должны встать порты, о рудных жилах и мачтовых лесах... Плыли в Америку разорившиеся дворяне и беглые каторжники, авантюристы и мечтатели, намеренные создать на безлюдных просторах счастливую Утопию сэра Томаса Мора...

Но просторы оказались вовсе не безлюдными. Новый Свет издавна принадлежал племенам и народам, много тысяч лет тому назад переселившимся из Азии, - тем, кого по недоразумению, сохранившемуся со времен Колумба, решившего, что он приплыл в Индию, называли индейцами. К той поре, о которой пойдет у нас речь, на юге северного материка уже поросли быльем руины могучих индейских царств, - однако племенные союзы, жившие вдоль великих рек и на просторах девственной Америки, были многочисленны и сильны. Они размножили лошадей, завезенных испанцами, и посадили в седло храбрых воинов; они овладели огнестрельным оружием. Они не хотели отступать перед натиском белых колонистов и крепко держались за свои владения, за свой многовековой уклад.
Что было после, знают все. Жестокость и хитрость, силу и подкуп пустили в ход «бледнолицые», чтобы присвоить богатые индейские края. На протяжении сотен лет аборигенов Нового Света истребляли пулями и спаивали джином, грабили, за дешевые побрякушки скупая у них меха и кожи; опутывали коварными юридическими уловками, сталкивали между собой... Они были мужественны, но просты душой, словно дети. Они верили священникам, рассказывавшим о христианском милосердии, и верили «Великому Белому Отцу» из Вашингтона, посланцы которого не скупились на сладкие обещания. У них забирали степи, леса и пашни; убивали бизонов, служивших главной добычей индейским охотникам, пока на всем континенте не осталась (в заповедниках!) лишь горстка животных из миллионных стад, еще в середине XIX века на сутки останавливавших поезда. Выживших индейцев переселяли в резервации; многие умирали в дороге. Так, крупное племя чероки во время переселения на Запад от Миссисипи потеряло четыре тысячи человек - из общего числа четырнадцать тысяч. По некоторым данным, ко времени высадки первых колонистов на североамериканском континенте здесь жило до 10 миллионов индейцев; через двести лет их число сократилось в двадцать раз...

А между тем, индейской культуре многим, очень многим были обязаны первопоселенцы будущих Соединенных Штатов. Табак и помидоры, кукуруза и картофель, индиго - лишь небольшая часть того, что Старый Свет взял у Нового. У «краснокожих» охотников белые пионеры перенимали приемы лова, ориентирования в лесу, выживания в условиях суровой природы; у воинов - искусство засад, разведки, подкрадывания, боя в рассыпном строю... словом, все, что так пригодилось и во время войны за независимость, и позже, в годы Гражданской войны! Незаменим вклад в «белую» медицину индейского целительства и фармакопеи...
Увы, в современном «либеральном» обществе США живы худшие традиции травли «краснокожих», хоть и замаскированные словами о равных правах всех наций. Редко кто из индейцев поднимается по социальной лестнице выше, чем наемные пастухи скота или известные отсутствием страха высоты мойщики окон в небоскребах... Большинству потомков коренных хозяев материка не удается выйти за пределы резерваций. В 1970-х годах Молино, один из индейских лидеров, с гневом писал: «Правление Рейгана - это тень генерала Кастера, когда-то безжалостно уничтожавшего мирные индейские поселения. Сегодня администрация уничтожает нас, убийственно сокращая социальные программы... Людям не на что купить еду, одежду. Бессмысленно отправляться в город на поиски заработка»...

Итак, в деле освоения американского материка восторжествовали суровые прагматики. Идеалистам с чуткой совестью осталось лишь негодовать и собирать крохи воспоминаний о доколониальной старине, фольклор, предания исчезающих племен... И вот, в среде американской интеллигенции образовался своеобразный «индейский комплекс», наследственное чувство вины за уничтожение целого великого народа. Начиная с Фенимора Купера и Майн Рида, писатели США почти неизменно изображают индейцев мужественными, благородными, сердечными, людьми чести и достоинства. Значительно больше подлецов и предателей, жадных негодяев среди «бледнолицых» персонажей - как в романистике, так и в кино. Эпически-величавыми стали образы «короля Филиппа» - Митакома, вождя вампаногов, возглавившего мощное восстание против белых колонизаторов в 1670-х годах; Оцеолы, отважного предводителя семинолов Флориды, или вождя шони Текумсе, погибшего, давая отпор захватчикам к северу от реки Огайо...
На редкость обширна индейская тема в массовой культуре. Названия индейских племен носят спортивные команды; автомобиль «Кадиллак» назван в честь одного из вождей; нет американского мальчишки, который не гордился бы игрушечным головным убором из перьев или мокасинами...
Кажется, никто не пытался дать другие имена землям и рекам, - взамен первоначальных, индейских. Реки Миссисипи и Ниагара, горы Аппалачи, озеро Мичиган, район Нью-Йорка Манхэттен... Сохранилась печальная легенда о том, как некий вождь, уводя остатки своего, почти истребленного белыми племени, пришел в тихую безлюдную местность и воскликнул: «А-ла-ба-ма!» - «Здесь мы отдохнем!» Но отдыха не вышло, - индейцев загнали в топкое болото и перебили, а последнее слово вождя стало названием штата Алабама...
...Край, о котором мы сегодня поговорим особо, также пестрит на карте индейской топонимикой. Штаты Массачусетс и Коннектикут, озера Уиннипесоки и Себейго... Новая Англия! У первооткрывателей заморских краев был обычай называть их в память о далекой родине. Новой Голландией сначала звалась Австралия; Новой Каледонией и Новой Зеландией* доселе зовут острова в Тихом океане... Должно быть, живописные берега, густые леса и полноводные реки северо-востока, вся эта местность, овеваемая свежим ветром с Атлантики, представилась британским колонистам землей обетованной. Но будущее дружно заложенных поселков оказалось совсем не безоблачным...

Вождь Сиэттл, чье имя с годами стало названием города, сказал однажды: «Когда исчезнет последний краснокожий, а память о моем племени превратится в миф среди белых людей, эти берега будут наполнять невидимые призраки моего народа.» Так и случилось, - в частности, в Новой Англии. На месте начальных деревянных фортов уже вырастали города, но жители их ощущали смутную тревогу. Не иссякали жуткие рассказы о последних индейских шаманах, повелевающих духами этой земли; не забывалась тема проклятия, будто бы наложенного на благодатный край колдунами лесных племен. Мужчины и женщины XVII века, чей наследственный комплекс вины перед индейцами ушел глубоко в подсознание и принял извращенные формы, - колонисты, мучимые кошмарами наяву, начинали искать друг в друге признаки «одержимости», доказательства «сделки с дьяволом», столь сильным здесь, в «языческой» стране...
Интересно, что о протестантской инквизиции Новой Англии впервые в Старом Свете написала серьезное произведение, драматическую поэму «В пуще» наша Леся Украинка. Более того, поэтесса гениально сумела уловить связь между лихорадочным фанатизмом поселенцев и их тревожной памятью о туземцах. Ричард Айрон, скульптор, возвратясь из Европы, где он общался с вольными художниками Венеции, создает статую девушки-индеанки. Этим он навлекает на себя ярость темных, невежественных мещан Массачусетса во главе с пастором Годвинсоном. Толпа громит мастерскую Айрона, уничтожает прекрасное произведение...
Судьба многих реальных жителей края была еще более трагичной. Парадоксально, но факт: в свое время Мартин Лютер и его последователи подняли в Европе могучее движение протестантизма, обвиняя католическую церковь во многих пороках, в частности, и в садистской жестокости к «еретикам». А теперь последователи той же «мятежной» религии, на новых землях, где, казалось бы, и жизнь, и мысль могли изначально стать свободными, возродили худшие традиции инквизиторов!
Причины этой странности надо искать в Англии второй половины XVII века. Фанатично верующие протестанты, люди спартанского образа жизни, суровые воины, не снимавшие лат и оттого прозванные «железнобокими» - такими были пуритане, основная движущая сила революции, возглавленной Оливером Кромвелем. При поддержке народа пуритане свергли, судили и казнили короля Чарлза Первого, установили в Британии первую и последнюю в её истории республику. Однако власть «железнобоких», с их требованиями праведной жизни, оказалась стеснительной для молодой, но уже вкусившей всех радостей богатства английской буржуазии. На трон был призван сын казнённого короля, сластолюбивый и развратный Чарлз Второй. Начались жестокие гонения на пуритан. Многие из них, спасая жизнь и свободу, отплыли за океан. Они-то и стали задавать тон в колонии Новая Англия. Пытаясь сохранить на новом месте традиции пуританства, колонисты впадали в крайнюю нетерпимость. Верность религии и обычаям отцов стала беспощадным фундаментализмом. А отсюда был уже один шаг к застенкам и кострам инквизиции...
Еще в 1648 году в городе Плимуте (нынешний штат Массачусетс) повесили некую Маргарет Джоунс, обвиненную... в колдовстве. В последующие годы Новая Англия увидела около двадцати повешенных «ведьм». А год 1689 ознаменовался настоящим разгулом дьяволомании и массой процессов против несчастных мужчин и женщин, виновных лишь в том, что они были нелюдимы, читали слишком много книг или отличались другими странностями характера. В небольшом городке Сэйлем (сейчас это Денверс, пригород Бостона, столицы Массачусетса) девятилетняя дочка пастора Бетти Перрис, ее 11-летняя подруга Абигайл Уильямс и несколько других девочек заявили, что их преследуют злые духи. Церковная община поверила безоговорочно. Пасторы решили, что дети заколдованы, и начали искать «слуг сатаны», сделавших это. Девочки (возможно, поняв, что им грозит кара, если их заявление признают выдумкой) принялись называть имена людей, якобы служивших дьяволу. Вскоре было арестовано около 150 жителей крошечного городка! На заседаниях суда малолетние доносчицы бились в припадках и утверждали, что невидимые бесы, насланные обвиняемыми, терзают их. Среди священников, руководивших следствием, особенно свирепствовал Коттон Мэзер, заслужив репутацию американского Торквемады*. В своих «Памятных записках, касающихся колдовства и одержимости», книге, не менее одиозной, чем пресловутый «Молот ведьм», Мэзер писал, что даже простого признания вины, полученного после «надлежащих испытаний» (т.е., пыток) достаточно для вынесения смертного приговора, поскольку «какие же еще нужны свидетельства и какое расследование даст больше?» Впрочем, отсутствие признания считалось злостным запирательством и также вело к виселице...

Многие «ведьмы» сознались под пытками. Более мужественной, чем другие, оказалась Сара Гуд. Перед казнью она сказала пастору Нойсу: «Я ведьма не больше, чем вы колдун. Вы можете отнять у меня жизнь, но, если вы это сделаете, Господь напоит вас самих кровью».... Восьмидесятилетний Гил Кори, жену которого повесили, отказался отвечать на вопросы суда. Чтобы развязать ему язык, старика положили под тяжелый каменный пресс, где Кори и скончался. Двое обвиняемых умерло в тюрьме, девятнадцать казнили. По доносу малолетних психопаток (или истеричных лгуний?) за связь с нечистым вздернули даже двух собак! Безумие фанатиков было прекращено лишь тогда, когда девочки назвали слугами сатаны высокопоставленных лиц, например, жену губернатора Фипса. Последние обвиненные в колдовстве были помилованы. Но еще до 1736 года колдовство считали в Массачусетсе уголовным преступлением...
Чудовищные события «в пуще» наложили отпечаток на американскую литературу, особенно на творчество писателей, рожденных в Новой Англии. И печать эта видна до наших дней. Никто не был столь склонен к мрачной мистике, почти обязательно включающей индейскую тему, как литераторы Бостона, Провиденса и других старинных новоанглийских городов...
«На краю открытой поляны, окруженной темной стеною леса, высилась скала, представлявшая собой грубое естественное подобие алтаря или кафедры, и вокруг нее, точно свечи на вечерней молитве, стояли четыре горящих сосны, вздымая на черных стволах верхушки, объятые пламенем... Красные отсветы разгорались и гасли, и многолюдная толпа, собравшаяся на поляне, то ярко освещалась, то исчезала в тени и снова как будто рождалась из мрака, наполняя жизнью лесную глушь... Вперемежку со своими бледнолицыми врагами попадались в толпе и индейские жрецы или знахари, умевшие держать в страхе родные леса силой таких заклинаний, каких не знает ни один колдун в Европе.» Это - из рассказа Натаниэла Хоторна (1804 - 1864 гг.) «Молодой Браун», посвященного дьяволомании в Салеме.
Сам автор был потомком пуританской семьи Хэторнов, высадившейся на берег Массачусетса в XVII веке. Из семейных преданий и по документам он великолепно знал историю англо-американского пуританства. Перу Хоторна принадлежит немало рассказов, пронизанных сочувствием к былым сподвижникам Кромвеля, борющимся за независимость колонии. Но писатель не идеализировал мрачных фанатиков, ополчившихся на всё человеческое. Его перу принадлежит один из первых американских романов «Алая буква», - книга, пронизанная сочувствием к Эстер, женщине из Бостона, которую за внебрачную любовную связь присудили к позорному наказанию, вечному ношению на груди красного знака греха. Знаменательно также то, что отцом «греховного» ребёнка Эстер оказывается... священник...

Та же тема - в «Молодом Брауне». Автор словно бы смотрит на события с точки зрения суеверных мещан, считавших реальностью и преступное колдовство ведьм, и шабаши в глубине леса. Но, по воле Хоторна, среди граждан города, пришедших среди ночи на встречу с духом зла, - самые почтенные, известные своей набожностью люди, включая пасторов, благочестивых вдов и целомудренных девиц. Вместе с индейскими шаманами они поклоняются князю тьмы, которого автор характеризует так: «Не во гнев будь сказано, фигура эта как платьем, так и всей осанкой напоминала почтенных священнослужителей Новой Англии.» Нет более последовательных и опасных служителей мрака, чем христианские лицемеры, святоши-буржуа, - таков вывод писателя...

Америка - родина своеобразного историко-архитектурного феномена. Говорят, что у нее нет древней истории. В сравнении с большинством стран Европы или Азии, это действительно так. Но, поскольку континент за океаном щадили разрушительные войны, в старых американских городах и их окрестностях уцелело больше, чем в иных местах Европы, домов и памятников старины, начиная с XVI-XVII вв. Особенно хорошо сохранился начальный облик Новой Англии. Здесь можно найти дома с высокими крышами, узкие мощеные улочки, церкви прадедовского облика. Среди полей и доселе стоят загородные хоромы помещиков эпохи Чарлза Первого или Джорджа Второго... Своеобразный флер зримой городской старины влиял на американских писателей не меньше, чем темная слава пущи. Тем более, что глухой бор еще относительно недавно подступал к окраинам. Призраки прошлого, те, что некогда, выйдя из индейских дебрей, наводнили Сэйлем, теперь блуждали по улицам других городов...
«Здесь тесно скученные дома с архаическими остроконечными крышами казались привидениями. Остовы их находились на разных стадиях живописного пестрого распада. Эти дома стояли там, где извилистая набережная и старый порт, казалось, еще помнят славную эпоху колонизации, - порок, богатство и нищету...» Так Лавкрафт описывает свой родной Провиденс в штате Род-Айленд. «Фронтоны того и гляди рассыплются, окошки крохотные, стекла повыбиты, а на фоне лунного неба торчат сводчатые верхушки полуразрушенных каминных труб. Из близлежащих домов три уж точно сохранились еще со времен Коттона Мэзера... Половина нынешних улиц появилась к 1650 году...» Это, в изображении Лавкрафта, старый район Бостона.
Но задолго до того образ жилища незапамятных времен, мрачного, изысканного и дряхлого, создал родоначальник американского романтизма, современник Хоторна, Эдгар По (1809 - 1849 гг.). Его «Падение дома Ашеров» вдохновило многих более поздних фантастов, включая лучшего из них, Рея Брэдбери... Слабосильный и утонченный сквайр Родерик Ашер, в видениях которого оживают герои рыцарских романов, его сестра, пораженная странной летаргией, - подходящие хозяева для ветхого дома над хмурым озером, дома, чей фасад пересечен широкой трещиной. Сами Ашеры не преступны, они скорее жертвы злодейств, совершенных предками. Но рок карает их беспощадно: «Трещина эта быстро расширялась... налетел свирепый порыв урагана... и слепящий лик луны полностью явился предо мною... я увидел, как рушатся высокие древние стены, и в голове у меня помутилось... раздался дикий оглушительный грохот, словно рев тысячи водопадов... и глубокие воды зловещего озера у моих ног безмолвно и угрюмо сомкнулись над обломками дома Ашеров».
Полное ужасных призраков поместье, описанное Лавкрафтом в повести «История Чарльза Декстера Варда», - место богопротивных опытов колдуна XVIII века, - не рушится само под тяжестью накопленного зла, его приходится брать штурмом. «Прозвучали залпы мушкетов... Затем оттуда, где находилась ферма Карвена, внезапно вырвалась огромная пылающая фигура, и послышались отчаянные крики пораженных страхом людей. Затрещали мушкеты, и она упала на землю... Вскоре после этого прозвучал зловещий голос, который никогда не суждено забыть тому, кто имел несчастье его услышать. Он прогремел с неба, словно вестник гибели, и когда замерло его эхо, во всех окнах задрожали стекла».
Воспаленное воображение образованных сквайров и горожан, зараженных новоанглийской мистикой, заставляет их собирать в дедовских домах библиотеки, достойные не то европейских чернокнижников Средневековья, не то их гонителей - фанатичных монахов. Вот из книжного собрания Родерика Ашера: «Рай и ад» Сведенборга, «Подземные странствия Николаса Климма» Хольберга, «Хиромантия» Роберта Фладда... Едва ли не любимой книгой был томик «Директориум Инквизиториум» доминиканца Эймерика Жеронского». А на полках у лавкрафтовского колдуна Карвена - «Каббалистический «Зохар»... «Сокровищница алхимии» Роджера Бэкона, «Ключ к алхимии» Фладда, «О философском камне», сочинение Тритемия... запрещенный и подвергнутый проклятию «Некрономикон» - книга об оживлении мертвецов, принадлежащая безумному арабу Абдулу Альхазреду»...
Символично, что, описывая злонамеренных инопланетян в рассказе «Ночное братство», Лавкрафт придает им облик (правда, маскировочный)... самого Эдгара По! Семеро пришельцев, прибыв на Землю, «надевают» на себя плоть и даже старомодные костюмы великого бостонца. Близнецы - семь По! И вправду, кто может оказаться ближе извращенному внеземному разуму, чем автор самых пугающих новелл классической поры?..
Пожалуй, именно в творчестве Лавкрафта, увы, окончившего свои дни в лечебнице для умалишенных, доведено до предела, до высшего выражения присущее гуманитариям Новой Англии чувство присутствия мстительных сил, неведомых опасностей, таящихся за фасадом внешне спокойной жизни этого края, слывущего одним из самых благополучных в США. Писатель разработал целую гнетуще-мрачную космогонию, проходящую через все его книги. «Светлые» боги, вдохновители мировых религий, такие, как Осирис или Яхве, лишь временно правят Вселенной. На грани Космоса и хаоса ждут своего часа временно изгнанные Светом боги-чудовища - Йог-Сотот, Ньярлатхотеп, слепой бесформенный Азатот; на дне океана в затонувшем городе Рьелехе дремлет колоссальный монстр Ктулху, и его тайное влияние рождает сонные кошмары у особо чутких людей по всему свету... Богам тьмы служат расы жутких существ у далеких звезд и на черном Югготе - Плутоне, им возносят свои молитвы земные дьяволопоклонники. Однажды изгнанники вернутся, и от одного их вида окаменеют люди. Наступит конец привычного мира, великий карнавал огня и крови...
... На кирпичной стене старого склада Дорис увидела зеленую надпись «АЛЬХАЗРЕД», а ниже непонятную арабскую вязь. «То ли от игры сумеречного света, то ли от нервного истощения ей начало казаться, что стены складов склоняются над улицей, как голодные стервятники. Окна, десятилетиями - может быть, и веками - покрывавшиеся грязью, похоже, следили за ней. А названия на вывесках становились все более странными, даже безумными, и в конце концов вовсе непроизносимыми... На одной вывеске значилось: «КТХУЛХУ КРИОН» - а внизу опять арабская вязь. На другой - «ЙОГСОГГОТХ». Еще было «РЬЕЛЕХ». Одна вывеска особенно запомнилась ей: «НТРЕСН НЬЯРЛАХОТЕП»...
Снова полубезумный Лавкрафт? Вовсе нет. Это строки из рассказа «Крауч-Энд» ныне здравствующего (родился в 1947 году) писателя из Новой Англии, уроженца города Бангор, штат Мэн, Стивена Кинга. Мэтр, наводнивший планету своими широко известными романами и снятыми по ним кинофильмами («Сияние», «Кладбище домашних животных», «Необходимые вещи», «Оно» и т.д.), пользуясь заслуженной славой, проживает в собственном доме с женой и тремя детьми, на берегу озера в родном штате. Но, как бы солидно и беспроблемно не выглядело бытие живого американского классика, - нет сомнения в том, что душа Кинга открыта тем же страхам и давним комплексам, что и души покойных Хоторна, По, Лавкрафта и других, менее известных новоанглийских авторов.
Можно очень много (Кинг на редкость плодовит) рассуждать о том, сколь самобытно и ярко развил он свойственную писателям края традицию помещать героев в среду маленьких, часто окруженных лесом городков. Подобно Лавкрафту, создавшему не отмеченные на картах города Аркхэм, Кингспорт, Данвич, - Кинг в в своей Новой Англии поместил Кастл-Рок, Салим (это не исторический Сэйлем, но также город, название которого образовано от имени священного для пуритан Иерусалима)... Кстати, Салимом зовется у Кинга городок, населенный вампирами...
Город Ладлоу, штат Мэн, стоял на землях, некогда принадлежавших племени микмаков; более того, остатки племени бесконечно судились с правительством за спорные восемь тысяч акров. Так обстояли дела, когда в уютный белый дом за городом, у шоссе, въехал со своей семьей, женой и двумя детьми, врач Луис Крид...
Кто читал книги Кинга, наверное, уже узнал одну из самых леденящих душу его повестей, «Кладбище домашних животных». И вспомнил, что на кладбище, находившемся неподалеку от дома Крида, хоронили не одних собак, кошек и аквариумных рыбок. Древнейшая часть могильника, покрытая кругами и спиралями из выложенных микмаками камней, служила для совсем иных целей. Подвергнутая то ли благословению, то ли проклятию теми самыми индейскими шаманами, перед которыми трепещут герои Хоторна и Лавкрафта, она... воскрешала зарытых мертвецов. Воскрешала - на горе живым, как то испытал на себе Крид, потерявший, а затем кощунственно ожививший сына и жену. Облепленные землей, к родному дому возвращались уже не любящие, близкие люди, а беспощадные зомби, охваченные лишь жаждой убийства...
Великолепный символ! Да почиет с миром то, что отжило. В том числе, и четырехсотлетние страхи Новой Англии, ее черная мистика.
Журнал «Искатель»